Из глухих времен Средневековья, окутанных плотным туманом легенд, позднейших вымыслов и экзальтированного христианского мистицизма, дошли до нас с десяток понятий, каждое из которых прочно укоренилось в сознании вереницы поколений. Оставим в стороне футбол, значки и прочие детали современного быта, введенные в обиход именно тогда. Сквозь тьму времен перед нами отчетливо высвечивается таинственный женский лик - Прекрасная Дама! Средневековье - время чудес. Именно к области чудесного можно отнести волшебное преображение женского образа из малозаметной детали семейного обихода в загадочную и многоликую, пережившую столетия Незнакомку.

СКОЛЬКО СТОИТ ПЕРВОРОДНЫЙ ГРЕХ

Средневековье отвело женщине очень скромное, если не сказать ничтожное, место в стройном здании социальной иерархии. Патриархальный инстинкт, традиции, сохранившиеся еще со времен варварства, наконец, религиозная ортодоксия - все это подсказывало средневековому человеку весьма настороженное отношение к женщине. Да и как еще можно было к ней относиться, если на священных страницах Библии рассказывалась история о том, как злокозненное любопытство Евы и ее наивность довели Адама до греха, имевшего столь ужасные последствия для рода человеческого? Поэтому вполне естественным казалось возложить всю тяжесть ответственности за первородный грех на хрупкие женские плечи.
Кокетство, изменчивость, легковерие и легкомыслие, глупость, жадность, завистливость, богопротивная хитрость, коварство - далеко не полный список нелицеприятных женских черт, ставших излюбленной темой литературы и народного творчества. Женскую тему эксплуатировали с самозабвением. Библиография ХII, ХIII, ХIV веков полна антифеминистических произведений самых разных жанров. Но вот что удивительно: все они существовали рядом с совершенно иной литературой, которая настойчиво воспевала и славила Прекрасную Даму.
Но сначала поговорим о социальном статусе женщины. Средневековье заимствовало его из знаменитого Римского права, которое наделяло ее, по сути, единственным правом, вернее, обязанностью - рожать и воспитывать детей. Правда, Средневековье наложило на этот безликий и бесправный статус свои особенности. Поскольку главной ценностью при тогдашнем натуральном хозяйстве была земельная собственность, то женщины зачастую выступали в качестве пассивного орудия для захвата земельных владений и прочей недвижимости. И не нужно обольщаться героизмом рыцарей, завоевывающих руку и сердце возлюбленных: они не всегда делали это бескорыстно.
Совершеннолетним возрастом, позволяющим вступать в брак, считалось 14-летие для мальчиков и 12-летие для девочек. При таком положении вещей выбор супруга целиком зависел от родительской воли. Неудивительно, что освященный церковью брак для большинства становился пожизненным кошмаром. Об этом свидетельствуют и тогдашние законы, очень подробно регламентирующие наказания для женщин, убивших своих мужей, - видимо, такие случаи были не редкостью. Доведенных до отчаяния преступниц сжигали на костре или закапывали живьем в землю. А если еще вспомнить, что средневековая мораль настоятельно рекомендовала жену бить и желательно почаще, то легко представить, как "счастлива" была Прекрасная Дама в своей семье.
Типичны для той эпохи слова доминиканского монаха Николая Байарда, писавшего уже в конце XIII века: "Муж имеет право наказывать свою жену и бить ее для ее исправления, ибо она принадлежит к его домашнему имуществу". В этом церковные воззрения несколько расходились с гражданским правом. Последнее утверждало, что муж может бить жену, но только умеренно. Вообще, средневековая традиция советовала мужу относиться к жене, как учитель к ученику, то есть почаще учить ее уму-разуму.

БРАЧНЫЙ КОНТРАКТ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
К браку в это время относились противоречиво и, на современный взгляд, странно. Далеко не сразу церковь вообще сумела найти достаточно оснований, чтобы оправдать брак как таковой. Очень долго считалось, что настоящим христианином может быть только девственник. Эта концепция, впервые сформулированная Святым Иеронимом и папой Григорием Великим, безоговорочно принималась церковью. Однако уже Блаженный Августин на рубеже IV и V веков утверждал, что брак все-таки не так уж плох. Святой отец тоже признавал превосходство девственников над женатыми, но считал, что в законном супружестве плотский грех превращается из смертного в простительный, "ибо лучше вступить в брак, чем разжигаться". При том строго оговаривалось, что в браке соитие должно совершаться не ради наслаждения, а только с целью рождения детей, у которых, коли они будут вести праведную жизнь, появляется шанс заменить в раю падших ангелов.
Такой взгляд возобладал в церковных кругах лишь в начале IX века, и с той поры брачные союзы стали освящать таинством венчания. А прежде отсутствовало даже само понятие - "брак". Семьей называлось более или менее постоянное совместное проживание многочисленных родственников со стороны "мужа". Количество "жен" никак не нормировалось; более того, их можно было менять, отдавать во временное пользование друзьям или кому-то из родни, наконец, просто выгнать. В Скандинавских странах жена, даже уже венчанная, длительное время вообще не считалась родственницей мужа.
Но и после того, как церковь стала освящать брак, общественная мораль строго делила брачные отношения (более похожие на политический, юридический и финансовый договор) и подлинную любовь. Так, например, одна из высокородных дам XII века Эрменгарда Нарбоннская на вопрос, где привязанность сильнее: между любовниками или между супругами, - ответила так: "Супружеская привязанность и солюбовническая истинная нежность должны почитаться различными, и начало свое они берут от порывов весьма несхожих".
Главное, что требовалось от женщины в браке, - рождение детей. Но сия благословенная способность часто оказывалась для средневековой семьи не благом, а горем, так как сильно осложняла процедуру наследования имущества. Делили добро по-всякому, но самым распространенным способом распределения наследства был майорат, при котором львиную долю имущества, прежде всего земельные наделы, получал старший сын. Остальные сыновья либо оставались в доме брата в качестве приживалов, либо пополняли ряды странствующих рыцарей - благородных, но нищих.
Дочери и жены долгое время вообще не имели никаких прав на наследование супружеского и родительского имущества. Если дочь не удавалось выдать замуж, ее отправляли в монастырь, туда же шла и вдова. Только к XII веку жены и единственные дочери приобрели право наследования, но и тогда (и много позже) они были ограничены в возможности составлять завещания. Английский парламент, например, приравнивал их в этом отношении к крестьянам, бывшим собственностью феодала.
Особенно тяжело приходилось девушкам-сиротам, они целиком попадали в зависимость от опекунов, редко испытывавших родственные чувства к своим подопечным. Если же за сиротой стояло большое наследство, то ее брак обычно превращался в весьма циничную сделку между опекуном и предполагаемым женихом. Например, английский король Иоанн Безземельный (1199-1216), ставший опекуном малютки Грейс, наследницы Томаса Сейлби, решил отдать ее в жены брату главного королевского лесничего Адаму Невилю. Когда девочке исполнилось четыре года, тот заявил о своем желании немедленно вступить с ней в брак. Епископ воспротивился, сочтя такой брак преждевре менным, однако во время его отсутствия священник обвенчал новобрачных. Грейс очень скоро овдовела. Тогда король за 200 марок передал ее в жены своему придворному. Однако и тот вскоре скончался. Последним мужем несчастной стал некий Бриан де Лиль. Теперь предприимчивый король получил уже 300 марок (Грейс, видимо, росла и хорошела). На сей раз муж прожил долго, имел зверский характер и постарался, чтобы жизнь его жены не была сладка.
Несмотря на явный родительский и опекунский произвол, церковный обряд венчания предполагал сакраментальный вопрос: согласна ли невеста вступить в брак? Мало у кого доставало смелости ответить "нет". Впрочем, не бывает правил без исключений. Один из испанских королей на дворцовом приеме объявил, что выдает дочь, шестнадцатилетнюю красавицу Урсулу, замуж за своего маршала, которому к тому времени было далеко за 60. Мужественная девушка во всеуслышание отказалась от брака с престарелым маршалом. Король тут же заявил, что проклинает ее. В ответ принцесса, прежде известная своею кротостью и набожностью, сказала, что немедленно покидает дворец и пойдет в публичный дом, где станет зарабатывать на жизнь своим телом. "Я заработаю много денег, - добавила Урсула, - и обещаю воздвигнуть на главной площади Мадрида памятник своему отцу, по великолепию превышающий все памятники, когда-либо стоявшие на земле". Обещание она сдержала. Правда, до публичного дома все-таки не дошла, став наложницей какого-то знатного вельможи. Но когда отец умер, Урсула действительно воздвигла на свои средства пышный памятник в его честь, на несколько веков ставший чуть ли не главным украшением Мадрида.
История отчаянной принцессы на этом не закончилась. После смерти короля на престол взошел брат Урсулы, тоже вскоре скончавшийся. Проклятая дочь по правилам испанского престолонаследия стала королевой и, как в сказке, правила долго и счастливо.

РОЖДЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ

Сколь ни многотрудной и причудливой была реальность тех лет, воображению средневекового человека чего-то явно недоставало. Сквозь вековые пелены традиций и религиозных ограничений экзальтированного Средневековья рисовался некий туманный, мерцающий неразгаданной загадкой женский образ. Так возникла легенда о Прекрасной Даме. С относительной точностью можно сказать, что на свет она появилась в конце XI - начале XII века, местом ее рождения считается южная область Франции, Прованс.
Провансом, с которого началось победное шествие Прекрасной Дамы по миру, ныне именуется вся южная окраина Франции, объединяющая несколько провинций: Перигор, Овернь, Лимузин, Прованс и т. д. Вся эта обширная область во времена Средневековья носила название Окситании, так как народ, ее населяющий, говорил на языке "ок", который теперь известен как провансальский. Традиционное разграничение между романскими языками связано с употребляемой в них утвердительной частицей. В провансальском использовалась частица "ок". Она же, кстати, вошла в название одной из южных провинций - Лангедок.
Трубадурами назывались поэты, слагавшие свои песни именно на языке "ок". Стихи на этом языке, посвященные Прекрасной Даме, были первыми произведениями высокой литературы, написанными не на "вечной" латыни, а на разговорном языке, что делало их понятными всем. Великий Данте в трактате "О народном красноречии" писал: "...А другой язык, то есть "ок", доказывает в свою пользу, что мастера народного красноречия впервые стали сочинять стихи на нем, как на языке более совершенном и сладостном".
Образ нашей героини, естественно, собирательный. Но одна особая примета у него все же есть: она безусловно красива. Детские годы Прекрасной Дамы прошли в суровом мужском окружении. Ее породили введенные рыцарским кодексом чести традиции светского обхождения, хороших манер, умения вести приятную беседу, а главное, слагать песни в честь Дамы. Из этих-то песен, к счастью, сохранившихся до наших дней, можно узнать кое-что о ней самой, а также о ее современниках мужчинах, знаменитых трубадурах.

ПРЕКРАСНАЯ ЛЮБОВЬ ПРЕКРАСНОЙ ДАМЫ

Поэты Окситании, воспевавшие Прекрасную Даму, обычно рисовали ее замужней. Замужество было той непреодолимой преградой, благодаря которой любовь приобретала необходимую степень трагической безнадежности. Эта безнадежность и составляла главный предмет лирики трубадуров. Любовь вдохновенного поэта далеко не всегда оказывалась взаимной и только в редких случаях завершалась близостью. Таков был закон рыцарской верности, предполагавший максимальную идеализацию чувства и желательно более полный отказ от плотского наслаждения.
Капризная Дама хотела, чтобы ей служили ради самого служения, а не ради удовольствия, которым она в силах осчастливить возлюбленного. В источниках того времени только однажды встречается история о том, как некая дама пустила воздыхателя в свои покои и, подняв юбку, накинула ее на голову рыцаря. Но и в этом случае счастливчиком оказался не бедный трубадур, а человек с положением, не затруднявший себя сочинением песен. Поведение дамы было сочтено изрядной дерзостью, и обиженный поэт, подсмотревший всю сцену в щелочку, нескромную возлюбленную осуждает.
Впрочем, властвовавшее тогда в умах любовное право имело довольно слабое отношение к современной морали и видело мало преград для настоящей любви. Даже брак, несмотря на некоторые естественные сложности, вроде ревности, не представлял особой помехи в отношениях возлюбленных. Ведь законное супружество не имело ничего общего с любовью. Известен, например, случай, когда так называемый "суд любви" (суды, которые разбирали спорные случаи в отношении дам и их благородных воздыхателей) признал недостойным поведение дамы, отказавшей в "обычных утехах" любовнику после своего замужества. Приговор по этому делу гласил: "Несправедливо, будто последующее супружество исключает прежде бывшую любовь, разве что если женщина вовсе от любви отрекается и впредь не намерена любить".
Вряд ли можно обвинять тех женщин и в меркантильности. Общественное мнение Средневековья весьма и весьма одобряло браки родовитых женщин с менее знатными мужчинами. А потом в трубадуре ценилось прежде всего не происхождение, а его поэтический дар и иные таланты. Ведь жизнь средневекового замка была предельно замкнута. Трубадуры, ведущие кочевой образ жизни, становились желанными гостями при любом дворе. Они часто брали на себя обязанности дворцовых распорядителей и отвечали за все, связанное с приемом гостей и развлечением хозяев.
Иногда трубадурами становились сами господа. Например, один из первых известных нам трубадуров, Гильем Аквитанский, граф Пуатевинский, богатством далеко превосходил самого французского короля, хотя и считался его подданным. А его молодой современник, поэт Маркабрюн, не имел ни рода, ни богатства, как гласят источники, его в младенчестве нашел у своих ворот некий господин. Однако Маркабрюн обладал таким талантом, что "пошла о нем по свету великая молва, и все его слушали, боясь его языка, ибо настолько он был злоречив...".

СУРОВА, НО СПРАВЕДЛИВА...

В мире рыцарской доблести и чести женщины неожиданно приобретают огромные права, возносятся в сознании мужского окружения на недосягаемую высоту - вплоть до небывалой доселе возможности вершить суд над мужчиной. Правда, все эти права и возможности осуществлялись в очень узкой сфере рыцарской эротики, но и это уже было победой женщины. Дворы знаменитых куртуазных королев того времени - Алиеноры Аквитанской (внучки "первого трубадура" герцога Гильема Аквитанского, бывшей замужем за Людовиком VII Французским, а позже - за Генрихом II Английским) или ее дочери Марии Шампанской и племянницы Изабеллы Фландрской - предстают самыми блестящими центрами рыцарской культуры конца XII века. Именно при их дворах торжественно вершились знаменитые "суды любви".
"Суд любви" в данном употреблении нисколько не метафора. Разбирательства в области любовного права происходили с полным соблюдением всех норм морали и существовавшей тогда судебной практики. Разве только смертных приговоров "суды любви" не выносили.
Вот классический пример решения такого суда. Некий рыцарь страстно и преданно возлюбил даму, "и лишь о ней было все возбуждение духа его". Дама же в ответной любви ему отказала. Видя, что рыцарь упорствует в своей страсти, дама спросила его, согласен ли он достичь ее любви при том условии, что будет исполнять все ее пожелания, каковыми бы они ни были. "Госпожа моя, - ответил рыцарь, - да минует меня толикое помрачение, чтобы в чем-либо я твоим перечил повелениям!" Услышав это, дама тотчас приказала ему прекратить все домогательства и перед прочими восхвалять ее не сметь. Рыцарь вынужден был смириться. Но в одном обществе сей благородный господин услышал, как даму его хулили поносными словами, не смог удержаться и защитил честное имя своей возлюбленной. Возлюбленная, услышав об этом, объявила, что навсегда отказывает ему в любви, так как он нарушил ее повеление.
По этому делу графиня Шампанская "проблистала" таким решением: "Слишком сурова была дама в повелении своем... За любовником же нет провинности в том, что он праведным отпором восстал на хулителей госпожи своей; ибо клятву он дал с тем, чтобы вернее достигнуть любви своей дамы, и потому неправа была она в своем ему повелении более о той любви не ратовать".
И еще одно подобное судебное разбирательство. Некто, влюбленный в достойнейшую женщину, стал настоятельно домогаться любви другой госпожи. Когда цель его была достигнута, "возревновал он об объятиях прежней госпожи, а ко второй своей любовнице спиною обратился". По этому делу графиня Фландрская высказалась следующим приговором: "Муж, столь искушенный в измышлениях обмана, достоин быть лишен и прежней и новой любви, да и впредь бы ему не наслаждаться любовью ни с какой достойной дамой, поелику явственно царит в нем буйное сладострастие, а оно всецело враждебно истинной любви".
Как видим, в сферу влияния женщины вдруг отошла огромная область тогдашней жизни, практически все, что имело значение в отношениях полов. Впрочем, не надо обольщаться. Все свои новые права она приобрела не на пути эмансипации и не в борьбе, а благодаря все той же мужской воле, которая вдруг захотела смирения.

ТЕРРИТОРИЯ ЛЮБВИ

Женщины не преминули воспользоваться новым своим положением. Документы сохранили огромное количество легенд, многие из них позже стали материалом для бесконечного числа обработок и переложений. Сюжетами этих легенд пользовались и Боккаччо, и Данте, и Петрарка. Ими интересовались западные романтики и русские символисты. Одна из них, кстати, положена в основу известной драмы Блока "Роза и Крест". Во всех легендах самую активную роль играют именно женщины.
Трубадур Ричард де Барбезиль долгое время был влюблен в некую даму, жену Джуафре де Тонне. И она ему "благоволила сверх всякой меры, а он ее Всех-Лучшая величал". Но тщетно услаждал он слух любимой песнями. Она оставалась неприступна. Узнав об этом, другая дама предложила Ричарду оставить безнадежные попытки и пообещала одарить его всем, в чем ему отказывала госпожа де Тонне. Поддавшийся искушению Ричард действительно отказался от прежней возлюбленной. Но когда он явился к новой даме, она отказала ему, объяснив, что если он был неверен первой, то и с ней может поступить так же. Обескураженный Ричард решил вернуться туда, откуда ушел. Однако госпожа де Тонне в свою очередь отказалась принять его. Правда, вскоре она смягчилась и согласилась его простить при условии, что сто пар влюбленных явятся к ней и на коленях будут умолять ее об этом. Так и было сделано.
История с противоположным сюжетом связывается с именем трубадура Гильема де Балауна. Теперь уже сам трубадур испытывает любовь дамы и, демонстрируя полное охлаждение, доводит бедную женщину до последних унижений и с побоями (!) изгоняет ее прочь. Однако же настал день, когда Гильем понял, что натворил. Дама же видеть его не захотела и "повелела гнать из замка с позором". Трубадур удалился к себе, скорбя по содеянному. Даме, видимо, было не лучше. И вскоре через благородного сеньора, взявшегося примирить возлюбленных, дама передала Гильему свое решение. Она согласна простить трубадура только при условии, что он вырвет ноготь на большом пальце и принесет его ей вместе с песней, в коей корил бы себя за содеянное безумие. Все это Гильем проделал с великой готовностью.
Как видим из приведенных примеров, дамы были суровы, но справедливы. Дошли до нас и истории куда более трагические, отчасти напоминающие современные некрофильские ужасы. Некий Гильем де ла Тор похитил будущую свою жену у миланского цирюльника и любил ее больше всего на свете. Прошло время, и жена умерла. Гильем, от горя впавший в безумие, не поверил этому и стал каждый день приходить на кладбище. Он извлекал покойницу из склепа, обнимал, целовал и просил, чтобы она простила его, перестала притворяться и поговорила с ним. Люди из округи стали гнать Гильема прочь от места захоронения. Тогда тот пошел к колдунам и гадалкам, пытаясь выведать, не может ли мертвая воскреснуть. Какой-то недобрый человек научил его, что если каждый день читать определенные молитвы, раздавать милостыню семи нищим (обязательно до обеда) и поступать так целый год, то жена его оживет, только не сможет ни есть, ни пить, ни разговаривать. Гильем обрадовался, но когда по прошествии года увидел, что все без толку, впал в отчаяние и вскоре умер.
Разумеется, далеко не все подобные сюжеты основываются на реальных фактах. Для создания легенды достаточно было изъять из кансоны (песни о любви) одно-два опорных слова, остальное додумывало изощренное воображение первых комментаторов и жонглеров - исполнителей песен трубадуров. История несчастного де ла Тора - яркий тому пример. В одной из своих песен он действительно обращается к теме смерти. Но как раз вопреки легенде утверждает, что подруге не будет проку, если возлюбленный из-за нее умрет.
А вот история трубадура Гаусберта де Пойсибота звучит, на наш взгляд, весьма правдоподобно. Вполне вероятно, что нечто похожее и впрямь произошло. Гаусберт де Пойсибот по большой любви женился на девице, знатной и прекрасной. Когда муж надолго уехал из дома, за красавицей-женой стал ухаживать некий рыцарь. В конце концов он увел ее из дома и долгое время держал у себя в любовницах, а потом бросил. На пути домой Гаусберт случайно оказался в том же городе, где обреталась его жена, брошенная любовником. Вечером Гаусберт отправился в публичный дом и обнаружил там супругу в самом плачевном состоянии. Дальше анонимный автор продолжает, как в романе эпохи романтизма: "И как увидели они друг друга, то испытали оба стыд великий и великую скорбь. Ночь он с нею провел, а наутро вместе вышли они, и он отвел ее в монастырь, где и оставил. От такого горя бросил он пение и трубадурское художество".

ЧТО ВПЕРЕДИ? - БЕССМЕРТИЕ

Условность, которой обставлялся рыцарский быт, предполагала, несмотря ни на что, предельную искренность своих адептов. То, что теперь кажется нам наивным и неправдоподобным, тогда воспринималось со всей чистотой и глубиной чувства. Именно поэтому многим сюжетам средневековой лирики взыскательная культура христианского мира даровала вечную жизнь. Такова история "дальней любви" трубадура Джуафре Рюделя, который имел несчастье влюбиться в принцессу Триполитанскую, никогда ее не видев. Он отправился на ее поиски, но во время морского путешествия заболел смертельной болезнью. В Триполи его поместили в странноприимный дом и дали знать об этом графине. Она пришла и заключила трубадура в объятия. Он же сразу пришел в себя, узнав Даму своего сердца, и возблагодарил Господа за жизнь, сохраненную до тех пор, пока он не увидел своей любви. Он умер у нее на руках. Она же велела его похоронить с великими почестями в храме тамплиеров, а сама в тот же день постриглась в монахини.

Одна из кансон, сочиненная Джуафре Рюделем в честь дальней возлюбленной, звучит так:

Длиннее дни, алей рассвет,
Нежнее пенье птицы дальней,
Май наступил - спешу я вслед
За сладостной любовью дальней.
Желаньем я раздавлен, смят,
И мне милее зимний хлад,
Чем пенье птиц и маки в поле.
Мой только тот правдив портрет,
Где я стремлюсь к любови дальней.
Сравню ль восторги всех побед
С усладою любови дальней?..

К числу бессмертных историй, порожденных этой блистательной эпохой, относится и знаменитый сюжет о "съеденном сердце". Прекрасный и доблестный рыцарь Гильем де Кабестань полюбил жену своего сеньора, господина Раймона де Кастель-Россильон. Узнав о такой любви, Раймон преисполнился ревностью и запер неверную жену в замке. Затем, пригласив к себе Гильема, увел его далеко в лес и там убил. Раймон вырезал сердце несчастного влюбленного, отдал его повару, а приготовленное кушанье приказал подать за обедом жене, ни о чем не подозревавшей. Когда Раймон спросил ее, понравилось ли ей угощение, дама ответила утвердительно. Тогда муж объявил ей правду и в доказательство показал голову убитого трубадура. Дама ответила, коль скоро муж угостил ее таким прекрасным блюдом, то иного она не отведает вовек, и бросилась с высокого балкона вниз.
Услышав о чудовищном злодеянии, король Арагонский, чьим вассалом был Раймон, пошел на него войной и отнял у него все имущество, а самого Раймона заключил в тюрьму. Тела обоих возлюбленных он приказал с подобающими почестями похоронить у церковного входа в одной могиле, а всем дамам и рыцарям Россильона повелел ежегодно собираться в этом месте и отмечать годовщину их смерти.
Эта история переработана Боккаччо в "Декамероне" и с тех пор пользуется огромной известностью в мировой литературе. Из современных ее обработок достаточно вспомнить фильм Питера Гринуэя "Повар, вор, его жена и любовник".

*

Прекрасная Дама просуществовала недолго. Уже в первой половине XIII века, в период с 1209 по 1240 год, Прованс подвергся четырем крестовым походам из Северной Франции, возглавляе мым знаменитым Симоном де Монфором. В истории Франции они остались под именем альбигойских войн.
Формальным поводом к началу военных действий стали ереси самого разного толка, распространившиеся по всему Провансу, отличавшемуся крайней веротерпимостью. Одним из наиболее мощных еретических движений было движение так называемых катаров с центром в городе Альби. Отсюда и название войн. Впрочем, как обычно бывает, главным поводом к войне стал не столько религиозный фанатизм, сколько тот факт, что Прованс, исторически самая развитая, прогрессивная и богатая часть Франции, фактически жил жизнью, от нее не зависящей.
С падением Прованса трубадурское искусство быстро пришло в упадок и скоро забылось. Но дело было сделано. Нравы стали изысканнее и гуманнее, а Прекрасная Дама, сменившая с тех пор тысячи имен, жива по сей день.
Брак в XII веке был очень нестабильным институтом; причиной тому могли быть опасности и тяготы жизни, которые делали преждевременную смерть одного из супругов явлением весьма обычным; другой причиной могла быть крайняя запутанность законов о браке. В принципе, развод - в современном смысле этого слова - был запрещен, но епископы и папы прекрасно отдавали себе отчет в том, что обычаи и реальные жизненные ситуации были очень многообразны, что закон был ненадежен, а сама доктрина неустойчивой. Папа Александр III (1159-81), известный тем, что ему удалось уладить сложное брачное дело, был выдающимся теологом и знатоком канонического права, Болонским учеником Гратиана, имеющим большой практический опыт ведения судебных тяжб и управления церковными делами. И все же он несколько раз менял свое отношение к тому, что следует понимать под законным браком. Он полагал, что заключение брака должно происходить в церкви или, по крайней мере, в присутствии священника; при этом следует четко определить, кем должны являться свидетели.
Вскоре он обнаружил, что введение таких правил аннулировало бы большую часть браков во всем Христианском мире. Очевидно, брак заключался менее церемонным образом, чем обычно считается, однако никакой случайности не допускалось. В высших слоях общества брак стал рассматриваться как ключевой способ передачи земельного имущества, и именно это сделалось главной задачей брака, которой было подчинено все остальное. Это привело к тому, что светская аристократия стала относиться к браку и законности значительно более серьезно как раз в то время, когда Церковь превращала брак в таинство. Теологи находились в парадоксальном положении, когда им приходилось, с одной стороны, подчеркивать священный характер брачного союза, существенная доля смысла которого заключалась в «супружеском ложе» и всех проистекающих отсюда последствиях, а с другой - придерживаться старой аскетической доктрины, утверждавшей, что плотские наслаждения необходимо содержат элемент греха. И все же взгляды Папы Александра на брак были, в определенном отношении, более гуманны, чем взгляды светской аристократии. Приведем пример. Граф Оксфордский был обручен с молодой девушкой, дочерью королевского гофмейстера. Еще до того, как начались собственно супружеские отношения, гофмейстер впал в немилость и потерял свои земли. Его дочь лишилась наследства, и в глазах графа как жена она уже не представляла интереса. Но девушка, несмотря на свою молодость и невзирая на то, что она находилась полностью во власти графа, объявила самым решительным образом, что он дал свое обещание в такой форме, что брак уже нельзя расторгнуть. Граф заточил ее в темницу и подвергал всяческим поношениям и оскорблениям с тем, чтобы вынудить оставить свои притязания, выставляя при этом исключительно нерыцарские причины того, почему брак не может быть сохранен. Ее жалобы достигли ушей епископа и Папы, и проигнорировать их они уже не могли. Однако к тому времени распря между Томасом Беккетом и Генрихом II достигла своего апогея; и Папе, и епископу не хотелось оказывать давление при решении такого деликатного дела, которое так близко касалось жизни и настроений двора Генриха. И ламентации девушки оставались тщетными в течение шести или семи лет. Затем убийство Беккета резко изменило ситуацию; Папа приказал провести расследование претензий девушки, после чего объявил свое окончательное решение. Граф подчинился; брак вступил в силу, и последовали двадцать лет внешне вполне благополучного супружества, в котором родилось несколько детей.
Более глубокое понимание сути христианского брака было продемонстрировано пятьюдесятью годами ранее Элоизой и Абеляром. Есть странная ирония в том, что в союзе выдающегося клирика, давшего обет безбрачия, и его подруги, а затем и жены проявляется больше понимания брачных проблем, чем у лучших умов следующего поколения. Но именно из таких парадоксов и состоит история.
Парадокс действительно очень глубок. Каждая строка писем Элоизы свидетельствует о глубине ее преданности Абеляру. В своих письмах она прежде всего старалась показать ему свою преданность. При этом ее искренность не вызывает никаких сомнений, и это подтверждается поразительным пассажем в Абеляровой «Истории», в которой он довольно пространно описывает выдвигаемые ею аргументы против их брака. Мы узнаем, что намерение Элоизы полностью уйти в религию возникло лишь под влиянием Абеляра; что главным в ее жизни была ее преданность ему и что она стала настоятельницей монастыря лишь из послушания Абеляру, а не по причине Божественного призвания. Ее преданность была столь полной, что она предпочитала оставаться его любовницей, а не становиться женой. Абеляр сообщает, что она выдвигала три главных аргумента, пытаясь отговорить его от женитьбы: женитьба не утихомирила бы гнев ее дяди; супружеская жизнь, маячащая перед глазами толпа детей никак не вяжутся с жизнью истинного философа; бесчестье, связанное для него со вступлением в брак, погубило бы его карьеру. В письмах Элоизы мы можем видеть ясное отражение двух совершенно разных идейных миров: с одной стороны, традиционного мира той жизни, которая была связана с собором, в которой брак был нелегальным, но достаточно частым явлением, а неузаконенные отношения между полами - вещью вполне нормальной; и с другой стороны - мира папской реформы и новых теологических веяний, в котором брак рассматривался уже как таинство, освященное Церковью; здесь уже считалось, что оба супруга могут испытывать благодать этого таинства, но при этом указывалось, что для каноников, клириков и теологов, вследствие особого характера их деятельности, должна быть исключена возможность вступать в брак. По закону того времени, Абеляр не имел права жениться, так как он был каноником собора в Сансе, а, возможно, и состоял членом более высокой иерархии. Но с другой стороны, по тем же законам его брак имел полную силу, и после его заключения супружеские узы должны были соединить их навечно и могли быть разорваны только с уходом обоих в монастырь. Их обвенчали в церкви, в то время как большинство, по всей видимости, не венчалось в церквах, но венчание Абеляра и Элоизы было тайным, и супруги жили раздельно. Трагедия Элоизы состояла в том, что она разглядела в умозрительных построениях великого теолога любви, которому отдала всю себя без остатка, предвосхищение такого христианского брака, который был бы более всепоглощающим и возвышенным, чем то могли себе вообразить заурядные теологи многих грядущих столетий, но обстоятельства не позволили ей прожить в таком браке.
Теологи и юристы XII века изо всех сил стремились распутать клубок сложившихся представлений о браке. После того, как Папа Александр III упразднил представление, согласно которому законный брак мог быть заключен лишь в церкви, перед ним все еще стояли такие трудные вопросы, как: достаточно ли простого согласия обеих сторон вступить в брак в присутствии свидетелей для обеспечения законности брака? нужно ли для этого что-то еще? обязательно ли начало собственно супружеских, телесных отношений для того, чтобы считать брак обязывающим? В конце концов он пришел к заключению, что если слова о согласии вступить в брак ясно показывали желание сторон это сделать, то тем самым и заключался обязывающий брачный контракт. Судя по многим посланиям римских Пап конца XII - начала XIII века, Папы зачастую стремились добиться гуманного и всеобъемлющего разрешения разных вопросов и дел; решения Пап волей-неволей оказывали воздействие на все слои общества. В этой области Гратиан попытался дать практические установки для решения правовых вопросов, и его усилиями была заложена основа, на которой более изощренные умы второй половины XII века могли возводить более изощренные, и одновременно более крепко выстроенные системы права. Их вряд ли можно обвинять в том, что брачное право их века коснулось только лишь части проблем, на разрешение которых было направлено. Ап. Павел уподобил союз мужа и жены союзу Христа и Церкви, но все богатство учения о человеческой и Божественной любви редко прилагалось теологами в XII веке к их представлению о браке. Человеческая любовь приобрела новый смысл благодаря Иоанну Солсберийскому и Св. Бернару, но они вели речь только об искренней, теплой дружбе между мужчинами. Авторам конца XII века, писавшим на национальных языках, а не по-латыни, было что сказать о человеческой любви, но многие из них не видели или делали вид, что не видели никакой связи между любовью и браком. В этом, как и во многом другом, правовой ренессанс, который возглавлялся Гратианом, был блестящим начинанием, но он еще не стал - вопреки мнению многих - ключом от замка на цепях, опутывавших общество XII века.

Фрагмент из книги: Кристофер Брук "Возрождение XII век

Ментальные стереотипы и образ знатной женщины в период утверждения церковного брака в средневековой Франции

Наиболее широкое влияние в феодальной среде церковный брак стал играть с середины XII в. Утверждение христианской идеологии в сфере брачных отношений базировалось, с одной стороны, на признании того, что институт брака существует для подчинения женщины мужчине, а мужчина наделен законными правами на обладание женщиной, и с другой стороны - на представлении о том, что брак является необходимым условием социального порядка. Брак, как элемент существующей феодальной системы, был призван способствовать ее консолидации, укреплению порядка взаимных обязательств, призван обеспечивать длительное существование социальных структур. По замечанию Ж.Дюби, брак содействовал стабильности власти и собственности (1).
Отношение знати к браку в этот период определялось практическими целями продолжения рода, укрепления материальных позиций, повышения престижа и безопасности линьяжа. Брак рассматривался как средство политической стратегии родового объединения в системе феодальных связей. С точки зрения духовенства, брак как социальный институт способствовал регламентации отношений между полами в соответствии с принципами христианской морали, укреплявшей традицию подавления сексуальности, глубокого размежевания чувства сексуальной удовлетворенности в браке и чувства любви между супругами.
Высокие требования и ожидания в сфере брачной политики со стороны феодальной знати, жесткие моральные стереотипы, насаждаемые церковной пропагандой, а также связанное с этим противостояние идеальной модели брачного союза и реальных жизненных условий, в которых существовала супружеская пара, способствовали подъему психологической напряженности в рамках церковного брака (2). Дисбаланс в отношениях между полами официальная идеология пыталась разрешить путем закрепления за женщиной и мужчиной определенных социальных ролей, а также путем формирования ценностных стереотипов в восприятии полами друг друга.
Понимание роли женщины было неоднозначным: с одной стороны, в контексте общекультурных ценностей, она являлась носителем отрицательных качеств, представляя негативный полюс ценностной иерархии христианского мира, сочетая в себе источник бедствий для мужчины и прибежище дьявольских сил, с другой стороны женщина, находясь в зависимости от мужчины, являлась его помощницей, выполняла функцию матери или же сохраняла себя для служения Богу, оставаясь девственницей.
Антифеминистская направленность религиозной пропаганды XII-XIII вв. способствовала формированию и закреплению бытовавшей в средневековом обществе женоненавистнической традиции. Наиболее яркие и устойчивые негативные стереотипы в восприятии женщины были обязаны своим происхождением периоду борьбы за утверждение церковного брака. Современница Столетней войны, одна из первых сторонниц женского равноправия Кристина Пизанская неоднократно обращается к примерам XII-XIII вв., разъясняя наиболее типичные заблуждения по поводу женской природы, выявляя истоки антифеминизма как в прошлом, так и в современности. Ее "Книга "О граде женском" является результатом переосмысления традиционного толкования соотношения полов и роли женщины в социальной среде. Рассуждая о сотворении женщины, писательница критикует антифеминистскую по сути церковную идеологию предыдущих столетий. Кристина придает своей позиции онтологическое звучание, обращаясь к проблеме творения, она постулирует: образ Бога запечатлен не в теле, а в душе человека, и "Бог сотворил совершенно одинаковые, равно благие и благородные души для мужского и женского тела " (3). Участница Судов Любви и куртуазных прений, Кристина Пизанская опровергает религиозные основы женоненавистнической практики, кристаллизованные ранее в сводах канонического права, подобных широко известным Декреталиям североитальянского юриста Грациана.
Негативный образ женщины, сотканный из низменных желаний, уродливых черт характера, противоречивости и порочности женской натуры, был создан средневековьем в сответствии с традицией жесткой субординации между мужчиной и женщиной. В Своде Грациана женщина трактовалась как существо низшее и зависимое от мужчины. Поскольку она не была создана по образу Бога, то, следовательно, не была способна действовать самостоятельно, не обладала властным авторитетом и правоспособностью как мужчина. Сотворенный по образу и подобию Бога, он изначально обладал гарантиями более высокого статуса и превосходства над женским началом. Женщина же, напротив, оставалась незащищенной, ее положение в обществе определялось исключительно посредством ограничений и запретов. Социальная активность женщины ограничивалась властью мужчины, которому она была обязана служить по установлениям канонического права. Женщина "не может учить, выступать свидетелем в суде и гарантом в сделках, она не имеет права заседать в суде..." (4). Преломление канонических стереотипов сквозь призму жизненных реалий привело к складыванию нарицательного женского образа, сдобренного характерными для времени эпитетами "буря в доме", "ненасытное животное", "препятствие к исполнению обязанностей" (5). Моральные и бытовые характеристики женщин, представленные в нарративной традиции XII-XIII вв.: городской повести, сборниках коротких рассказов, предназначенных для включения в проповедь и др., построены на перечислении женских пороков, их осуждении и осмеянии. Лживая женушка из новеллино Мазуччо о "волшебных штанах", необузданно упрямая молодая жена из фаблио о "стриженом" луге, распутная монашенка из сборника проповедей Жака де Витри и многие другие образы вполне адекватно отражают общекультурные представления о женщине средневековья.
Чрезмерность черной краски в характеристиках женщин наводит на размышление об истоках столь явной и неприкрытой агрессии. Кристина Пизанская видит причины нападок на женщин, с одной стороны, в добрых намерениях служителей церкви, поступающих так, чтобы отвратить заблудших мужчин от падших женщин, с другой, - в недостатках и изъянах самих мужчин, которые путем агрессии в адрес женщин пытаются скрыть собственные комплексы (6). Критика в адрес мужчин-женоненавистников со стороны куртуазной сочинительницы позволяет выделить основные условия, способствовавшие рождению антифеминистского мифа средневековья, воспринятого последующими эпохами. Во-первых, в рамках ментальных представлений мужской мир средневековья выстраивал женский образ в соответствии со шкалой мужских достоинств, что сразу приводило к несостоятельности женщины. И, во-вторых, женщина, включенная в систему социальных связей на правах подчинения мужчине, была скована в своей социальной активности условиями сеньориально-феодальной системы. Роль женщины в наиболее значительных сферах жизни общества была минимальна, что делало ее более доступной для морализирующей критики как со стороны церкви, так и со стороны мирян.
Образ средневековой женщины, деформированный в сторону негативного полюса, образ некого морального монстра, поддерживался и развивался в сознании современников на протяжении XII-XIII вв. параллельно с эпизодически возрастающим престижем женщины в феодальной среде. Истоки повышения статуса женщины французский историк Р.Фоссье связывает с укреплением сеньориальной системы. Феодальная революция XI в. способствовала улучшению экономических условий жизни общества, укреплению таких социальных и хозяйственных ячеек, как "дом", "деревня", "приход", "община", что привело к закреплению за женщиной ряда ключевых хозяйственных и культурных функций: "ведение дома", непосредственное распоряжение питанием семьи и обеспечение ее одеждой, воспитание малых детей, культ умерших предков, сохранение родовых реликвий, поддержание в семье необходимого морально-психологического континуума. Вызывающая демонстрация мужского превосходства в этих условиях, по мнению Р.Фоссье, скрывала в реальности "матриархат" (7).
Параллельно с расширением хозяйственно-экономических функций, повышением статуса женщины в домохозяйственной сфере, за ней закрепляются престижные общекультурные функции, которые признавались достойными уважения и почитания. Прежде всего это положительные ролевые функции матери или страдающей девственницы. Социализация и сакрализация основных ролевых функций женщины происходит, в основном, благодаря становлению церковного брака. Таинство брака и культ Девы Марии становятся своеобразной охранной грамотой как для замужней женщины, так и для девственницы Христовой Невесты. При этом отрицательный женский образ выступает лишь как средство регулирования, регламентации и подавления проявлений женской социокультурной автономии. Критические оценки женщины воспринимаются как ответная реакция на повышение ее социального статуса, возможность принизить значимость домохозяйственной сферы, в которой женщина получила наиболее высокие права и, прежде всего, возможность хозяйственно-административного управления и воспитания детей. В контексте социальной структуры антифеминистская пропаганда сдерживала проникновение женщины в привилегированно мужские сферы социальной активности, в такие как политика, религия, юрисдикция (8). По версии одного средневекового фарса, подобная ситуация была бы также нелепа, как если бы мужчина рожал, а женщина воевала.
В условиях социокультурной дискриминации более широкие социальные перспективы имела женщина знатного происхождения, что обеспечивалось господствующим положением землевладельческой и военной аристократии. На примерах жизнеописаний знатных женщин Алиеноры Аквитанской (1122-1204), св.Иды (1040-1113), Адели Шартрской (1061-1137), Марии Вентадорнской (ум.1222) можно обнаружить те социальные реалии, в которых проявлялись наиболее заметные изменения в статусе женщины. Эти героини исторических хроник, житийной литературы, провансальской поэзии трубадуров разрушают официальные представления о допустимой социальной активности женщины в феодальном обществе.
Ж.Дюби в статье "Матрона и незамужняя женщина" выделяет наиболее типичные черты статуса знатной дамы: происхождение, нравственность, красота, равный брак. Ведущее место среди этих качеств занимает "титул рода" (9). Власть и богатство,основные атрибуты дворянства, гарантировали женщине этого круга почтительное отношение со стороны общества и возможность активно влиять на окружающих. Однако не каждая знатная женщина могла подобно Алиеноре Аквитанской участвовать в крестовом походе, управлять королевством на правах регента и опекуна, возглавлять восстание против собственного мужа, устраивать браки детей. Полнота привилегий женщины зависела от той ступеньки феодальной иерархии, которую занимал ее муж, отец или сын. Авторитет мужчины, авторитет рода являлись той благотворной средой, в которой формировалась социокультурная автономия женщины. В этом ракурсе становятся более понятными действия графини Адели по отношению к собственному мужу Стефану Шартрскому (10). Дочь Вильгельма Завоевателя Адель не признала действия супруга достойными чести их семьи, обвинила его в трусости и требовала до конца исполнить религиозный долг крестоносца, так как Стефан, будучи участником первого крестового похода, покинул военный лагерь. После чего реальной угрозой для семьи Стефана Шартрского стало отлучение папы Урбана II и осуждение со стороны общества. Защищая престиж семьи, Адель настойчиво убеждала мужа вернуться в Святую Землю. По словам Ордерика Виталия:"Она говорила ему:"Вспомни о рвении, которым ты был известен в молодости, и возьми оружие славного рыцарства ради спасения многих, так, чтобы во всем мире возликовали христиане..." (11). "Спасение многих" обернулось бы спасением семьи, спасением престижа наследников, спасением авторитета самой Адели. И только гибель Стефана в одной из последующих крестоносных экспедиций полностью оправдала его род в глазах современников. Конфликт одной из самых блестящих супружеских пар в Западной Европе XII в. ярко иллюстрирует возможность влияния знатной женщины в вопросах морали, долга, родовой чести. Адель, защищая авторитет семьи, собственный статус, вступает в противоречие с мужем и, более того, оказывает решающее влияние на его окончательный выбор. Графиня Шартрская придерживается общепринятых взглядов на долг крестоносца, защищает принципы официальной идеологии.
С.И.Лучицкая, на основе анализа материалов исторических хроник, приводит широкий спектр данных о деятельности графини после смерти мужа. Поступки графини подтверждают широту ее влияния в феодальной Европе XII в.: она вступает в конфликт с епископом Ивом Шартрским и выигрывает судебную тяжбу, пытается урегулировать конфликт английской короны и Ансельма Кентерберийского, ведет переписку с признанными авторитетами католического мира. Она разрушает общепринятые представления о способностях женщины, активно вмешивается в сферы политического, социально-экономического управления. Нетипичный с точки зрения общекультурных установок средневековья образ графини Шартрской во многом становится стандартным с признанием ее зависимости от авторитета отца и мужа, поскольку социальные перспективы знатной женщины оставались в сфере влияния глав феодальных родов.
Поведение знатной женщины в обществе прогнозировалось в соответствии с теми положительными функциями , которые приписывались ей в рамках церковной идеологии. Стандартный набор качеств высоконравственной знатной женщины распространялся с целью унификации социального поведения и утверждения контроля церковных институтов над его различными формами. Жизнеописание св. Иды, которое анализирует Ж.Дюби в своей статье "Матрона и незамужняя женщина", построено на системном развитии положительного облика знатной женщины. Общие контуры биографии Иды соответствуют ожидаемому и одобряемому типу социальной активности представительниц высших кругов общества. Положительный образ выстраивается вокруг идеи субординации, подчинения женщины главе рода. Так, Ида уступает решению родителей, соглашаясь на брак. В семье она предана мужу, находится с ним в согласии и следует его воле. После смерти мужа Ида переходит под авторитет и защиту старшего сына и лишь с "его разрешения, по его совету и при его помощи покровительствует монашескому движению, способствует развитию церковного строительства" (12). В жизнеописании этой святой неоднократно утверждается идея зависимости женщины в рамках семейно-родовых связей, что соответствует общекультурным стереотипам феодального общества в восприятии женщины.
Не менее значимой характеристикой женского образа является представление о целомудрии замужней женщины и ее детородной функции. Наличие мужского потомства возвышает женщину, очищают ее природу. Заслуги сыновей Иды Готфрида Бульонского и Балдуина во многом способствовали закреплению репутации святой за женщиной, которая не была ни ревностным аскетом, ни фанатичным сторонником бедности, которая являлась действительно счастливой женой и матерью. Функция деторождения и воспитания потомства составляла престиж женщины, являлась гарантией ее высокого статуса не только в семье, но и в обществе, а также была реальной возможностью возвышения женщины в системе социальных связей. Одновременно с этим, Плодовитость , освященная Богом и востребованная феодальными родами, служила оправданием женской сексуальности. Критика и разоблачения дьявольской сущности женского тела составляла сердцевину антифеминистской пропаганды средневековья. В связи с этим, в ходе утверждения церковной модели брака проводились попытки размежевания представлений о женской сексуальности как источнике зла и женском теле как источнике деторождения.
В Своде канонического права при характеристике брака и сексуальных отношений на один уровень по значимости Грациан помещает понятия: Верность, Плодовитость, Таинство. Это три ствола или три основания хорошего брака. Брак, построенный на этих принципах, достоин прощения в День Страшного Суда. В Своде Грациана устанавливаются основные принципы сексуальной жизни: воздержание и бесстрастность. "В супружеском сексе одобряется воздержанность и вызывает отвращение супружеская измена, противоестественное совокупление или же избыток страсти..." (13). Такое представление о браке закономерно приводило к противоречиям и двойственности в семейном положении женщины. Ее подчиненность мужу земному, плотскому рассматривалась лишь как элемент ее подчинения мужу небесному, духовному. Бог представлялся как собственник души и тела женщины, а муж являлся арендатором ее тела, как указал Ж.Дюби, феодальным арендатором. Бог был единственным объектом духовной привязанности женщины в браке. При этом чувство любви женщины признавалось лишь в качестве сублимированного переживания в сфере духовного, спиритуального. Для плотского же брака было допустимо лишь чувство почтительной привязанности и удовольствия, но не любви.
Условность и зыбкость данной теории, компромиссный характер церковного брака нередко приводили к крайнему толкованию супружеских обязанностей, что вызывало негативную реакцию со стороны общества в форме осуждения или осмеяния. Порицались как безмерная страстность, чувственность в браке, так и отказ от супружеских обязанностей.
Примером экстремального, крайнего понимания супружеского долга может служить история супружеских отношений графа Балдуина VI Фландрского (14). Противоречивость и странность поведения знатной супружеской пары состояли не в том, что молодожены, вступив в брак, сохраняли целомудрие. Супруга графа Мария после брачной церемонии закрылась в монастыре, отказавшись от выполнения супружеских обязанностей, а Балдуин, признавая выбор жены, сохранял ей супружескую верность, но в большей степени в том, что они предпочли аскетический образ жизни возможности чувственного удовлетворения, признанного церковным браком. Балдуин, будущий император Латинской империи, получил репутацию странного и нелепого. Его поведение было нетипично и неприемлемо для средневековой цивилизации мужчин, культивировавшей чувство превосходства и агрессии по отношению к женщине. Достойным внимания и поощрения был путь куртуазной игры. Куртуазия выступала действенным регулятором внебрачных отношений и компенсировала противоречивость чувственного и духовного в рамках церковного брака. Более того, куртуазные отношения, признанные в феодальной среде, включали отдельные ценности церковного брака. В трактате " О любви" Андрея Капеллана, широко известном сочинении второй половины XII в., подобные вкрапления проявляются более чем наглядно. Сама логика составления трактата от восхваления любви к Прекрасной Даме до осуждения пороков женщин служит доказательством представлений о ролевой взаимодополняемости куртуазии и супружеских отношений. В "Правилах Любви", по замечанию В.А.Блонина, отражены предписания, которые "в какой-то мере характерны и для брачных норм" (15).
Несомненно, что при сопоставлении ценностей супружеских и куртуазных отношений в официальной идеологии средневекового общества преимущество отдается церковному браку, поскольку куртуазия является лишь продолжением или восполнением брачных отношений. Андрей Капеллан представляет в трактате, написанном куртуазным языком, ценности церковного брака. Автор систематичного изложения правил куртуазии дает более высокую социальную оценку брачным отношениям (16). Брак является критерием принадлежности к определенному социальному кругу, это союз равных и достойных друг друга партнеров (Правило11), одновременно, брак это модель, образец для характеристики взаимоотношения полов, своеобразный критерий в понимании характера и значимости куртуазных отношений. Первое правило любви допускает сосуществование супружеских отношений и любви вне брака, при этом брак не является причиной отказа от куртуазной любви.
"Правила" определяют характер куртуазных отношений, демонстрируя отрицательные стороны любовной связи в сопоставлении с брачными отношениями. Любовь непостоянное, изменчивое чувство, которое легко исчезает (правила 4, 13, 17, 19). Напротив, представления о браке связаны с идеей о его нерасторжимости. Чувство любви губительно для любовника, единственным источником его помыслов и деяний является предмет страсти, что приводит на путь ревности, зависимости, невоздержанности, бессмысленного отказа от комфорта (правила 2, 15, 16, 20-28). В то время как брачные отношения, регулируемые не страстью, а принципом воздержания и строгого разграничения чувственного и духовного, приводят к богоугодному образу жизни, даруют гармонию и стабильность существования. Куртуазии действительно сложно конкурировать с брачными канонами, но она выступает как регулятор отношения полов вне брака. Стержнем куртуазных отношений является любовная игра, отсутствующая в браке. Позитивный аспект "Правил Любви", представленных Андреем Капелланом, выражается в построении основных принципов куртуазных отношений, которые, возникнув в форме игры, предполагали взаимодействие двух миров, мужского и женского, взаимодействие по установленным правилам. В куртуазной игре Дама наделялась правами сеньора, за ней признавалась свобода выбора отношений с миром мужчин, включая дружбу и эротические связи.
Однако в общекультурном контексте женщина по отношению к мужчине оставалась в подчиненном и приниженном положении. Куртуазные правила допускали включение женщины в мужскую игру в качестве посредника между феодальным сеньором, как правило супругом Дамы, и его вассалом, как правило молодым рыцарем. Куртуазия, по мнению Ж.Дюби, являлась своеобразной школой вассалитета, в которой женщина выступала наставником для молодого рыцаря в освоении азов вассальной верности (17). Подобная расстановка сил позволяла женщине оказывать влияние на мужской мир (хотя бы в куртуазной сфере) посредством наиболее престижных в феодальном обществе вассально-ленных отношений. Не случайно Мария Вентадорнская в ходе куртуазных прений с известным трубадуром, каноником Ги д' Юсселем отстаивала идею феодальной зависимости рыцаря от своей Дамы (18).
Идеалы вассальной верности, утверждавшиеся в поэтической традиции трубадуров, тесно переплетались с эротическими идеалами времени. Плотские устремления любовников в куртуазной игре покрывались завесой тайны, выносились на периферию отношений мужчины и женщины. Наградой за службу признавалась благосклонность Дамы, невинные знаки внимания. Но стимулом для развития куртуазных отношений оставалась возможная, а часто и обязательная любовная связь (19). Манипулирование эротическими символами наряду с ментальными стереотипами вассально-ленных отношений придавали куртуазии особую значимость в феодальной среде. Любовная игра рассматривалась как средство социальной идентификации. Утонченная любовь или любовь как искусство, как особая наука была атрибутом представителя высших сословий.
Куртуазия предполагала совершенно новый культурный тип отношений между полами. В системе этих отношений женщина получила возможность выйти из своего приниженного состояния(20). Однако в контексте развития феодальных отношений статус женщины не претерпел каких-либо значительных изменений. Общекультурные негативные оценки женщины в матримониальной среде были заимствованы церковным браком и тиражировались антифеминистской пропагандой. Положительный женский образ, закрепившийся благодаря сакрализации брачных отношений и повышению хозяйственно-экономического статуса женщины, был необходимой идеальной конструкцией для моделирования поведения женщин. Соответственно положительные и отрицательные стереотипы в восприятии женщины способствовали как формированию, так и регламентации ее социальной активности в рамках церковного брака и феодальной системы отношений в целом.